С другой стороны он видел, как воюют моджахеды, как отстаивают они свою веру и родину – все, от мала до велика, взялись за оружие, и никакие репрессии, никакие бомбардировки, никакие потери не остановят их, не заставят склонить голову перед захватчиками с севера. Он видел в афганцах настоящих Воинов, но, разумеется, держал своё мнение при себе.

А однажды во внезапном и чистом озарении он вдруг понял, что его враги – вовсе не афганские моджахеды, а как раз вот эти жалкие людишки, которые только называются «военными лётчиками», и что афганцы гораздо ближе к нему по крови, по традициям, по вере в боевое содружество, способное изменить землю и небо.

Руслана сбили зимой восемьдесят седьмого года. Полевой командир одного из подразделений царандоя,[29]зажатого моджахедами в безымянном ущелье, запросил по рации подкрепления, и два штурмовика «Су-25» в ту же минуту поднялись с аэродрома и взяли курс на Афганистан. На самом деле оказалось, что никто никакой помощи не ждал: предательства царандоя были частым явлением, особенно под конец войны, и штурмовики попали в засаду. Когда под самолётом замелькали нагромождения мёртвых скал и автоматизированная система управления САУ-8 доложила, что выход в район нахождения цели завершён, в воздухе вдруг стало тесно от ракет. Ведущий Рашидова мгновенно задымил и свалился в штопор – пилот даже не успел катапультироваться. Сам Руслан отстрелил контейнеры с инфракрасными ловушками, совершил противоракетный манёвр, пытаясь уйти в сторону, но по нему били прямой наводкой, и одна из ракет настигла цель.

Много позже, уже на аэродроме, специалисты из роты технического обеспечения определили, что в тот момент, когда ракета взорвалась, разбрасывая осколки, «Су-25» Руслана Рашидова получил два серьёзных повреждения, почти исключивших вероятность успешного возвращения на базу: были перебиты магистрали подачи топлива к правому двигателю и гидравлические трассы управления закрылками. Менее серьёзными сочли повреждения кабины: пара пробоин – какая мелочь. Но именно эта мелочь едва не стоила Руслану жизни.

Впоследствии Рашидов так и не смог вспомнить подробности своего последнего (в качестве советского лётчика) перелёта. Всё застилал кровавый туман, приборы взбесились, мир качался, кренясь то вправо, то влево, словно Руслан находился не в кабине самолёта, а на палубе яхты, попавшей в шторм. Но он довёл штурмовик и посадил его на полосу. Через секунду после того, как ротор уцелевшего двигателя наконец остановился, Руслан провалился во тьму.

И увидел сон.

* * *

Тело Руслана Рашидова было распластано на операционном столе; врачи возились над ним, обмениваясь короткими репликами; извлекаемые осколки с характерным звоном падали в залитый чёрной кровью таз, а сам Руслан Рашидов был далеко и от этой белой палаты, и от хирургов, и от своего израненного, нашпигованного железом тела.

Он шёл по бескрайней пустыне, сильный холодный ветер дул ему в лицо, заставляя пригибаться, ноги увязали в сыпучем белом песке, и очень хотелось пить. Над головой его чернело ночное безлунное небо, и единственным светом в этом странном, призрачном мире был свет ярких, ни на что не похожих звёзд. Руслан Рашидов не знал, куда он идёт и зачем он идёт, но чувствовал, что так и должно быть, что впереди его ждёт нечто величественное и прекрасное.

Не без труда поднявшись на гребень очередного песчаного бархана, он увидел странное существо, сидящее в низине. Рашидову словно кто-то шепнул: всё, что он делал до этого, весь пройденный путь – на самом деле лишь первый отрезок, самое начало длинной дороги, детство, и только теперь начинается настоящий путь. Существо представляло собой причудливый гибрид – тело принадлежало какому-то небольшому копытному животному с короткой гладкой белой шёрсткой; хвост – огромный, павлиний, существо развернуло его веером, чтобы Рашидов мог полюбоваться на эту ослепительную и в то же время устрашающую красоту; а голова… голова была человеческой, женской – с ярко-алыми, словно накрашенными, губами и неестественно большими глазами с поволокой. Существо ударило копытом и спросило, глядя прямо на Руслана:

«Что ты здесь делаешь, воин?»

«Я пришёл узнать ответы», – сказал Рашидов; он едва мог шевелить губами, в горле пересохло, голос сел, и вместо внятных фраз вырвалось какое-то бессмысленное клокотание.

Впрочем, и этого гибриду оказалось достаточно. На смуглом женском лице отразилось удивление.

«Ты далеко не первый, кто пришёл сюда за этим, – сообщил гибрид. – И, наверное, не последний. Но только одному это удалось. Все остальные погибли и прокляты. Ты готов рискнуть?»

«Я готов».

«Что ж, садись, – произнесло существо, подставляя Рашидову спину. – И держись крепче».

Руслан перекинул ногу через круп гибрида, уселся – ни о каком седле или попоне здесь и речи быть не могло – и, наклонившись вперед, обхватил существо за шею. В ту же секунду гибрид сорвался с места. Оттолкнувшись от земли, он очень быстро набрал скорость, и вскоре пустыня внизу превратилась в серую равнину – глаз перестал различать детали, как это бывает, когда идёшь над афганской территорией на предельно малой высоте.

Сколько длился этот полёт, Рашидов сказать не мог: несколько секунд или целый год – понятие времени потеряло всякий смысл в этом призрачном мире, так что все временные интервалы были абсолютно равнозначны здесь и утрачивали содержание. Но вдруг полёт оборвался, и Руслан увидел, что копытное с головой женщины доставило его к ногам ещё более странного и страшного существа – огромного ифрита, подпирающего небо могучими плечами. Ифрит казался сотканным из звёздного света, но зато имел пару прекрасных белоснежных крыльев, гордо расправленных за спиной. На поясе ифрита (а может быть, ангела?), в простых, без украшений, ножнах висел меч.

Руслан Рашидов слез с гибрида и встал на песок, задрав голову и пытаясь разглядеть в высоте глаза крылатого ифрита. Но не увидел их. Там, где положено быть глазам, клубился туман, в котором хаотически двигались, вспыхивая, ярко-алые искры.

«Кого ты привёл, ал-Бурак?» – грозно осведомился ифрит.

«Я привёл того, кто хочет узнать ответы, – отозвался гибрид. – Это его право, и ты должен проводить его, малаик[30]Джибрил».

Ифрит-ангел чуть переменил позу, теперь он смотрел (если можно такое сказать о существе, не имеющем глаз) на Руслана Рашидова:

«Кто ты, осмелившийся испросить ответов?»

Нужно было что-то говорить, и Рашидов снова захрипел пересохшим горлом:

«Моё имя – Руслан. Я солдат. Моё дело – война, но я не хочу сражаться на стороне людей, которые не имеют веры. Я пришёл найти веру».

«Праведное дело, – оценил Джибрил, – но, знаешь ли ты, что тебя ждёт, если ты не сумеешь пройти путь до конца?»

Рашидов почувствовал за этими не просто угрозу или предупреждение, он услышал отзвук немыслимых страданий, на которые будет обречён всякий оступившийся – чудовищная, ни на секунду не прекращающаяся боль, которая продлится до конца времён.